Тем временем злосчастный доктор Маркс, назначенный - против своей воли! - защитником Штрейхера, оказался объектом злобных нападок со стороны газетчиков. Его адвокатская контора регулярно подвергалась обыскам, а сам он постоянно пребывал под "дамокловым мечом" внезапного ареста без предъявления обвинения и тюремного заключения на неопределенный срок. Из соображений собственной безопасности доктору Марксу приходилось даже - насколько это можно было делать адвокату, не нарушая правил приличия! - всячески отмежевываться от своего подзащитного, доставлявшего ему одни беспокойства. Опасения адвоката вовсе не были лишены оснований - один из защитников другого подсудимого, бывшего имперского министра и протектора Богемии и Моравии Константина барона фон Нейрата, был именно подобным образом подвергнут аресту среди бела дня и тюремному заключению в течение шести недель без предъявления какого-либо обвинения. К тому же адвокатам защиты не было дозволено подвергать сомнению юрисдикцию трибунала или непредвзятость судей.
Julius Streicher (Юлиус Штрейхер), в пяти частях
Штрейхер прокомментировал это следующей дневниковой записью: "Право обвиняемого дать отвод судье по причине недостаточной беспристрастности последнего соответствует общепринятой судебной практике. И в самом деле - что это будет за суд, если, например, судья окажется родственником представителя противной стороны? В этом показательном суде над побежденными победители являются одновременно и обвинителями, и судьями, поэтому они просто не могут быть беспристрастными, что и очевидно, и неизбежно. Прекрасно отдавая себе в этом отчет, они заранее установили соответствующее правило, изначально лишающее обвиняемых возможности оспаривать справедливость отправляемого "правосудия". Вот в чем состоит смысл всего этого фарса!" - продолжал яснее ясно излагать свои мысли на бумаге бывший гаулейтер - "Данный процесс не сулит ничего хорошего обвиняемым, поскольку правосудие в этом случае слепо и пристрастно; перед судом была поставлена задача придать несправедливости видимость законности, скрыть произвол, творимый им под личиной отправления правосудия".
Так, например, Штрейхер ходатайствовал перед судом о вызове в качестве свидетеля бывшего шефа нюрнбергской полиции, обергруппенфюрера СА Оберница. Он просил у суда дозволить Оберницу дать свидетельские показания касательно конфликта, происшедшего между ними в ноябре 1938 года, когда Штрейхер пытался отмежеваться от разрушения Нюрнбергской синагоги в ходе событий, последовавших за "Имперской Хрустальной ночью" (впоследствии ему удалось оправдать это требованиями архитектурного плана перестройки города). Но суд отклонил просьбу о вызове этого свидетеля.
Характерно, что прибывший в Нюрнберг 26 ноября 1945 года из Москвы кровавый прокурор сталинских "показательных процессов" Андрей "Ягуарьевич" Вышинский (тот самый Вышинский, который, в свою бытность судейским чиновником Временного правительства, подписал в июле 1917 года приказ об аресте В.И. Ульянова-Ленина и Г.Е. Апфельбаума-Радомысльского-Зиновьева, вследствие чего им и пришлось скрываться в Разливе!) на торжественном ужине в "Гранд-Отеле", данном в его честь западными союзниками, подняв бокал, во всеуслышание заявил: "За обвиняемых! Чтобы их путь из суда вел прямиком в могилу!".
В довершение ко всему, трибунал стремился подавить в зародыше любые попытки заключенных поднять вопрос об условиях их содержания в тюрьме. Когда Штрейхер однажды попытался выступить против практиковавшихся во время допросов таких "мер воздействия", как избиения допрашиваемых, что нередко приводило к физическим увечьям (у самого Штрейхера было, например, серьезно повреждено колено) и направил по этому поводу официальный протест на имя судьи Джексона, судья распорядился уничтожить эту бумагу и даже не вносить ее в реестр проходящих документов.
По воспоминаниям уцелевших после процесса обвиняемых, приговоренных к различным срокам тюремного заключения, царившее в те дни повсеместное настроение можно было охарактеризовать одним единственным словом - прямо-таки ветхозаветная жажда мести. Око за око, зуб за зуб, смерть за смерть! Атмосферу тех дней наглядно характеризовало письмо, полученное судьей Джексоном от богатого нью-йоркского предпринимателя Эрнеста Шенфельда и содержавшее, в частности, следующие строки: "Если это представится возможным, то моим страстным желанием было бы, в случае и после вынесения смертного приговора Юлиусу Штрейхеру, не только присутствовать при его казни, но и принять личное непосредственное участие в приведении приговора в исполнение". Автор письма выражал готовность взять на себя все транспортные расходы и даже - сверх того! - предлагал судье Джексону крупную денежную сумму в знак "персональной благодарности" от себя лично.
Одержимый своей юдофобией Штрейхер с самого начала неустанно повторял, что этот процесс олицетворяет собой "триумф мирового иудейства". Он был твердо убежден в том, что "умрет, как мученик" - именно потому, что "всегда вел непримиримую борьбу с иудеями". Но фактом по-прежнему оставалось то, что ему не было никакой нужды оправдываться в причастности к актам массового уничтожения евреев, ибо, начиная с 1939 года, он попросту уже не занимал никаких официальных должностей в Третьем рейхе. Поэтому психоаналитик доктор Гильберт, обследовавший "умственно-психологическое состояние" каждого из обвиняемых, предрекал, что защита Штрейхера будет основываться на "причудливых" ссылках на некие "духовные прозрения", "мировой сионизм", "учение Талмуда", и что на эти доводы "вряд ли стоит отвечать серьезными контраргументами".
В то же время доктор Гильберт всерьез предлагал выдвинуть против Штрейхера, к примеру, обвинение в "предательстве германской молодежи" - не в последнюю очередь, потому, что один из обвиняемых, бывший глава молодежной организации НСДАП - "Гитлеровской молодежи" ("Гитлерюгенд") и гаулейтер Вены Бальдур фон Ширах заявил на суде, что во всплеске антисемитизма в Германии, в разжигании которого обвинялся в первую очередь издаваемый Штрейхером еженедельник "Дер Штюрмер", в действительности была гораздо больше повинна книга американского "автомобильного короля" Генри Форда Старшего "Вечный жид" (известная также под названием "Иуда сквозь эпохи", а в русском переводе как "Международное еврейство"), издававшаяся многомиллионными тиражами по всему миру (кроме единственных в описываемое время "политкорректных" стран - СССР и Монгольской Народной Республики). Между тем, Генри Форд Старший на момент Нюрнбергского процесса был еще жив, вполне здоров, а скандальное судебное разбирательство по поводу его юдофобской книги было еще впереди. Судья Паркер подчеркивал, что "Штрейхер вообще не имеет никакого отношения ни к заговору" (с целью захвата Европы и мира, как гласил один из главных пунктов обвинения - В.А.), "ни вообще к какому бы то ни было планированию".
Тем не менее, все судьи были едины в стремлении повесить Юлиуса Штрейхера во что бы то ни стало - причем все равно, за что. Лишь бы повесить. Но, поскольку для этого необходимо было все же вынести по пунктам конкретный приговор с указанием вины, за которую бывший гаулейтер Франконии будет отправлен на виселицу, между представителями обвинения постоянно возникали серьезные разногласия. Предлагалось, например, признавать подсудимых виновными и определять тяжесть их вины и суровость приговора в соответствии с положением и должностями, занимаемыми теми в прошлом. Так, советский обвинитель Волчков заявил, что "Штрейхер был близко связан с Гитлером лично" - это представлялось ему достаточно веской причиной для отправки экс-гаулейтера на виселицу. На это судья Биддл возразил, что ему кажется нелепым считать какого-то "мелкого ненавистника евреев заговорщиком" на основании лишь того, что он был личным другом Гитлера, или гаулейтером, или нацистом. Тем не менее, в конце концов, Штрейхер был признан виновным по пунктам 1 и 4 и приговорен к повешению вместе с Герингом, фон Риббентропом, Кейтелем, Кальтенбруннером, Борманом (приговоренным к смерти заочно), Розенбергом, Йодлем, Франком, Фриком, Заукелем и Зейсс-Инквартом.
Совершенно спокойно выслушав вынесенный ему приговор, Юлиус Штрейхер твердо и наотрез отказался ходатайствовать перед судом о помиловании. Видимо, в наказание за очередное проявление "строптивости", выразившееся на этот раз в категорическом отказе от подачи апелляции, тюремщики отнеслись к нему наименее снисходительно, по сравнению со всеми другими приговоренными. Его старший сын, бывший офицер "Люфтваффе" (Военно-Воздушных Сил Третьего Рейха), и жена Штрейхера Адель были допущены на последнее свидание с приговоренным перед казнью всего лишь на сорок пять минут. В одной из своих последних бесед Штрейхер, между прочим, упомянул о своем заклятом враге - шефе Нюрнбергской полиции Бенно Мартине, который пытался уйти от ответственности, утверждая, что в действительности являлся глубоко законспирированным участником антигитлеровского Сопротивления. "Да если бы я лишь раскрыл рот по поводу Мартина", - многозначительно намекнул Штрейхер, - ему тоже пришлось бы совершить "прыжок в высоту".
"Франкенфюрер" подчеркнул, что первоначально обдумывал возможность самоубийства, однако затем отказался от этой мысли, решив, что гораздо важнее заявить на суде о том, почему он так настойчиво боролся против иудеев. Он до самого конца так и не изменил своего мнения о них в лучшую сторону, и менее всего - здесь, во время Нюрнбергского процесса, который от начала до конца считал окончательным подтверждением всего того, что он всегда думал и говорил об иудеях.
При прощании с сыном, Штрейхер заверил его, что даже у подножия виселицы не преминет еще раз публично присягнуть на верность Адольфу Гитлеру, а напоследок убежденно произнес: "Геринг, Кейтель и Йодль - все они умрут также достойно, как и подобает мужчинам!".
Как известно, имперскому маршалу Герману Герингу удалось избежать позорной смерти в петле, приняв яд, тайно переданный ему в камеру неизвестно кем. Встревоженные самоубийством главного обвиняемого, генералы-члены Четырехсторонней комиссии по приведению казни в исполнение - приказали тюремщикам завернуть всем осужденным, остававшимся пока что в живых, руки за спину и сковать их в таком положении стальными наручниками. Наручники было приказано расстегнуть и снять их с осужденных лишь после прибытия на место казни, после чего немедленно заменить их прочными шелковыми шнурками, которые предполагалось развязать лишь за считанные секунды перед тем, как опора уйдет из-под ног стоящего под виселицей осужденного и веревочная петля затянется у него на шее.
Десятерых осужденных доставили из камеры смертников в помещение для казни по одному, неся их с четырех сторон за руки и за ноги лицом вниз. При этом американские палачи, по воспоминаниям очевидцев, проявили гораздо большую нервозность, чем те, кого они собирались казнить. Избежавший виселицы фельдмаршал Мильх (наполовину еврей) записал в своем дневнике "по свежим следам", через несколько часов после казни: "Каждый из них принял свою смерть очень храбро. Один "ами" сказал о них: "У них в жилах лед вместо крови".
Последними словами осужденного Йоахима фон Риббентропа были: "Да хранит Господь Германию, и да будет Он милостив к моей душе. Мое последнее желание - объединенная Германия, взаимопонимание между Востоком и Западом и мир во всем мире".
Фельдмаршал Кейтель сказал перед смертью: "Более двух миллионов германских солдат умерли за свое Отечество. Теперь и я отправляюсь вслед за ними и за моими сыновьями, отдавшими все за Германию!".
Заукель произнес: "Я умираю невиновным. Да хранит Господь Германию и да возвратит Он ей былое величие!".
Йодль был краток: "Приветствую тебя, моя Германия!".
Осужденные Фрик и Розенберг взошли на виселицу безропотно и встретили смерть в полном молчании.
Ганс Франк нашел в себе мужество для тонкой издевки, ограничившись выражением благодарности за ту доброту, с которой с ним обращались тюремные надзиратели.
Зейсс-Инкварт, как бывший юрист, был более многословен: "Надеюсь, эта казнь явится финальным актом в трагедии под названием "Вторая мировая война", и люди извлекут из этого примера должный урок для того, чтобы восстановить истинное взаимопонимание между всеми народами. Я верю в Германию!".
Фрик громко и отчетливо выкрикнул: "Да здравствует вечная Германия!".
(Странным образом, те же самые слова произнес перед казнью руководитель заговора высшего военного руководства германского вермахта против Гитлера, полковник Клаус Шенк граф фон Штауффенберг, казненный после подавления генеральского путча в Берлине вечером 20 июля 1944 года).
Штрейхер, у которого было сильно повреждено колено, очень беспокоился, сможет ли он подняться по ступенькам лестницы к виселице такой же твердой поступью и без посторонней помощи, как обещал это при прощании с женой и сыном. В ту последнюю встречу он даже сказал им, что специально тренируется для этого случая ходить без трости. В последний раз "франкенфюрер" совершил эти свои ежедневные упражнения накануне казни. Казнь состоялась (как пишет известный британский историк Дэвид Ирвинг, "по причудливой иронии судьбы") 16 октября (в тринадцатый день двенадцатого месяца Адара) 1946 года, в день "веселого праздника Пурим" - одного из главных священных дней по иудейскому календарю, напоминающий о расправе иудеев со своим главным недоброжелателем Аманом, а заодно - с его десятью сыновьями и с 75 000 "зложелателями", "мыслящими недоброе об иудеях", "во дни" правления древнеперсидского царя Артаксеркса. Как известно из Книги Есфири, Аман и его десять сыновей были именно повешены (по ветхозаветному слову: "Проклят всяк висящий на древе"). С большим трудом, скрывая боль в колене, Юлиус Штрейхер поднялся по ступеням виселицы в сопровождении священника.
"Хайль Гитлер!" выкрикнул Штрейхер, стоя под виселицей. - "Нынче у нас тут веселый иудейский праздник! Но все же это мой Пурим, а не ваш! Настанет день, когда большевики перевешают многих из вас, очень многих! А я ухожу - к Богу!".
Палачи поспешили надеть Штрейхеру на голову черный мешок, но прежде чем люк успел уйти у него из-под ног, гауляйтер успел выкрикнуть: "Адель, моя любимая жена!".
Всех осужденных повесили на длинных веревках, так что их шейные позвонки сломались под тяжестью тел, и смерть наступила достаточно быстро. А вот Юлиусу Штрейхеру было предназначено умереть от удушья, и потому его повесили на очень короткой веревке, что сделало смерть осужденного особенно мучительной.
Об этом заключительном эпизоде жизни и карьеры "франкенфюрера" автору, тогда еще молодому студенту-выпускнику, рассказывала Татьяна Григорьевна Ступникова, участвовавшая в Нюрнбергском процессе в качестве переводчицы, ставшая, волей судьбы, свидетельницей последних минут земного существования осужденных, и описавшая свои впечатления от процесса в книге воспоминаний "Ничего кроме правды", вышедшей впервые только в начале нынешнего, XXI, века.
После казни трупы осужденных были сфотографированы сначала в одежде, а затем - раздетыми донага. Затем тела уложили в гробы и вывезли из Нюрнберга в бывший германский концентрационный лагерь Дахау, превращенный, после капитуляции Третьего рейха, в лагерь американский. Там трупы были кремированы, а пепел казненных высыпан в реку Изар.
Между прочим, один из предприимчивых американских офицеров поспешил сделать на этом "событии века" свой маленький бизнес. Он договорился с местной типографией об изготовлении серии сувенирных почтовых конвертов с напечатанной на них эмблемой Международного военного трибунала, наклеенной негашеной почтовой маркой с видом Нюрнберга и списком имен всех повешенных, причем имя Геринга было напечатано на этих конвертах (то ли по ошибке, то ли сознательно - с целью придания конвертам дополнительной ценности, как филателистическому раритету) не с пометкой "казнен", а с пометкой "совершил самоубийство" (что, конечно, соответствовало длействительности).
Вот к какому печальному (хотя и закономерному) вполне добропорядочного, на первый взгляд, немецкого бюргера привел усвоенный им с юности, под влиянием неправильного воспитания в духе нетерпимости и ненависти к инородцам и инаковерцам, антисемитизм, который (несколько перефразируя высказывание великого гуманиста Томаса Манна об антикоммунизме), можно с полным правом назвать "главной глупостью ХХ столетия".
Здесь конец и Богу нашему слава!
Казнён по приговору Нюрнбергского трибунала за антисемитскую пропаганду и призывы к геноциду .
До начала политической карьеры
Юлиус Штрейхер родился 12 февраля 1885 года . Он был девятым ребёнком в семье Фридриха Штрейхера, учителя римско-католической начальной школы. Перед войной поступил добровольцем в Германскую армию, проработав перед этим некоторое время учителем в начальной школе. Однако после года службы он был уволен из армии за недисциплинированность с запрещением в дальнейшем служить в вооруженных силах.
После Первой мировой войны
После войны Штрейхер продолжил преподавать в школе, однако вскоре начал участвовать в политической жизни страны на стороне крайне правых сил.
В Третьем рейхе
На посту гауляйтера Штрейхер имел дурную репутацию, по утверждению У. Ширера , любил разгуливать по Нюрнбергу с хлыстом, мог делать в пределах своего гау практически всё, что хотел . Однажды он лично избил заключенных Нюрнбергской тюрьмы, сказав после этого сотрудникам своего аппарата:Штрейхер имел огромное количество любовниц и постоянно шантажировал их мужей, любил с гордостью рассказывать о своих любовных похождениях и был известен своим увлечением порнографией.Мне это было просто необходимо, теперь мне значительно полегчало.
- Елена Съянова . «Десятка из колоды Гитлера». - М .: Время, . - С. 53.
Отношение к Штрейхеру в партии было неоднозначным: Г. Геринг , Р. Гесс , Р. Лей и Я. Шахт открыто заявляли, что он своими непристойными статьями и моральным обликом (Штрейхер активно занимался скупкой конфискованного еврейского имущества) наносит движению гораздо больше вреда, чем пользы. О его корыстолюбии в партии ходили легенды. В 1938 году Геббельс неоднократно запрещал его публичные выступления. С другой стороны, Гитлер практически всегда его поддерживал, говоря: «Я не считаю, что задача политического руководителя состоит в том, чтобы попытаться улучшить человеческий материал, лежащий готовым в его руках».
Юлиус Штрейхер был:
Семья Штрейхера
В 1913 году в Нюрнберге он женился на дочери булочника Кунигунде Рот (нем. Kunigunde Roth ). У них родилось двое сыновей: Лотар (1915) и Элмар (1918). Его жена умерла после 30 лет совместной жизни, в 1943. Вскоре, в мае 1945 года он женился на своей бывшей секретарше Адель Таппе. На Нюрнбергском процессе она выступила в его защиту, утверждая, что он был порядочным семьянином и вообще хорошим человеком. По словам Йодля , «она слишком мила для такого законченного подонка, каким является её супруг».
Напишите отзыв о статье "Штрейхер, Юлиус"
Примечания
Литература
- Съянова Е. Десятка из колоды Гитлера. - М.: Время, . - ISBN 5-9691-0010-2
- Гильберт Г. Нюрнбергский дневник / пер. с нем. А. Л. Уткина - Смоленск: Русич, . - ISBN 5-8138-0567-2
- Ефимов Б. Ровесник века. Воспоминания. - М.: Советский художник, .
|
||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Штрейхер, Юлиус
– В армию.– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c"est de l"heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.
В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l"or de l"Angleterre a transportee, des extremites de l"univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l"armee d"Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Юлиус Штрейхер родился 12 февраля 1885 года в баварском городе Флейнхаузен. Работал школьным учителем в Нюрнберге, во время Первой мировой войны дослужился до лейтенанта, а по ее окончанию стал активным участником правого движения. В 1919 году он вступил в ряды антисемитской Немецкой федерации по защите и обороне Германии. Вскоре Штрейхер основал в Нюрнберге отделение Социалистической партии Германии (СПГ), весь идеологический фундамент которой держался на ненависти к евреям и коммунистам — именно они, по мнению нацистов, были виноваты в поражении Германии.
В 1921 году Штрейхер встретил человека, который ненавидел евреев так же безумно, как и он — Адольфа Гитлера. Он приехал в Мюнхен и был восхищен речью руководителя Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП). «Этот человек говорил как посланник небес…», — вспоминал свои впечатления Штрейхер. В октябре 1922 года он вступил в НСДАП и уговорил поступить так же многих своих товарищей, тем самым почти вдвое увеличив количество членов партии Гитлера.
Штрейхер и Гитлер в Нюрнберге, 1923 год
В 1923 году Штрейхер начал издавать еженедельную газету Der Stürmer («Штурмовик»), в которой размещались антисемитские статьи, обвинения евреев в ритуальных убийствах, расистские карикатуры, а также письма читателей с жалобами на евреев (большую часть которых придумывал сам Штрейхер). Газета никогда не была официальным рупором нацистской партии, однако с приходом Гитлера к власти имела тираж почти в полмиллиона экземпляров и вывешивалась на специальных стендах по всей Германии.
Во время Пивного путча в ноябре 1923 года Штрейхер шествовал вместе с Гитлером в первых рядах. Когда на Одеонсплац путь нацистам преградили наряды полиции, раздались выстрелы. Существует мнение, что первым стрелял именно Штрейхер. Ответ не заставил себя ждать: 16 демонстрантов были убиты. Гитлер при первых залпах упал ничком. Впоследствии он вспоминал: «В тот день, когда он (Штрейхер) лежал рядом со мной на мостовой… я поклялся, что не брошу его, пока он не бросит меня».
Немцы за чтением «Штурмовика»
Свое обещание Гитлер действительно выполнил. Он последовательно помогал Штрейхеру подниматься по карьерной лестнице: в 1929 году он стал гауляйтером объединенной Франконии и был избран в баварский парламент от нацистской партии, в 1933 году получил депутатское место в Рейхстаге, а в следующем году приобрел звание группенфюрера СС.
Чем больше Штрейхер получал власти, тем вызывающе скандальным и разнузданным становилось его поведение. На прогулку по Нюрнбергу он мог захватить с собой тяжелый хлыст и избить любого, кто ему не нравился. Или внезапно прийти в Нюрнбергскую тюрьму и начать пытать заключенных. Он получал настоящее удовольствие от насилия, особенно если жертва была беззащитной. Слава о зверствах гауляйтера гремела на всю Франконию. Не было секретом, что Штрейхер обожает порнографию, постоянно меняет любовниц и вымогает деньги у их мужей. Он сделал огромное состояние на том, что спекулировал на отобранном у евреев имуществе. А в 1938 году пропагандист нашел новый способ зарабатывать на ненависти — издания для детей. Он начал выпускать книжку с цветными картинками под названием «Поганки». В ней рассказывалось, что евреи подобны ядовитым грибам. Она призывала «арийских» мальчиков и девочек держаться от них подальше и, по возможности, выкорчевать с корнем.
Штрейхер (в центре) вместе с Герингом и Геббельсом
Многие представители высших нацистских чинов считали, что фигура Штрейхера бросает тень на политику партии. Его темнота и распущенность пугали даже тех, кто сам проповедовал варварство. Так, Герман Геринг запрещал своим сотрудникам читать «Штурмовик», а Иозеф Геббельс в 1938 году и вовсе попытался прекратить выпуск газеты.
Однако Гитлер оставался на стороне Штрейхера. Моральные качества гауляйтера его не интересовали. Главное — он несет нацистскую идеологию в массы. Человек из низов, по мнению фюрера, должен был получать информацию о «еврейской угрозе» в простой и понятной форме. И «Штурмовик» с этой задачей эффективно справлялся. Кроме того, газета выражала подлинные мысли Гитлера, которые ему иногда приходилось скрывать ввиду политической игры. Например, в мае 1939 года, то есть всего за несколько месяцев до подписания пакта Молотова — Риббентропа, в «Штурмовике» вышла заглавная статья, гласившая: «В большевистской России должна быть проведена карательная экспедиция против евреев. Советских евреев постигнет судьба всех преступников и убийц — немедленная расправа и смерть. Тогда весь мир увидит, что конец евреев — это конец большевизма».
Юлиус Штрейхер, 1935 год
На политической карьере Штрейхера был поставлен крест после того, как он поссорился с Германом Герингом. В своей газете он назвал дочь Рейхсминистра авиации Германии «плодом искусственного оплодотворения». Геринг долго точил зуб на Штрейхера, пока в 1940 году не убедил фюрера провести проверку деятельности редактора Der Stürmer, в ходе которой вскрылись махинации гауляйтера с недвижимостью евреев, захваченной в ходе «Хрустальной ночи». Штрейхер был снят со всех должностей и лишен права проживать в Нюрнберге. За ним осталась только его газета. До 1945 года он продолжал быть редактором и издателем «Штурмовика», ни один свежий номер которой не пропускал Адольф Гитлер.
Через несколько недель после окончания Второй мировой войны Штрейхер был опознан американскими военными в австрийском Вайдринге и немедленно арестован. На Нюрнбергском процессе ему предъявили обвинения в «публичном подстрекательстве к убийствам и истреблению евреев». В обвинительном заключении было сказано, что пропаганда являлась инструментом «психологической подготовки к политическим акциям и военной агрессии» нацистов. Главный обвинитель от СССР на Нюрнбергском процессе Роман Руденко заявил: «Штрейхера можно считать подлинным «духовным отцом» тех, кто разрывал надвое детей в Треблинке. Без «Штюрмера» и ее хозяина германский фашизм не смог бы так быстро воспитать те массовые кадры убийц, которые непосредственно осуществляли преступные планы Гитлера и его клики: уничтожение более шести миллионов евреев Европы». Штрейхер отрицал все обвинения в свой адрес. «Речи и статьи, которые я писал, — говорил он, — означали информирование публики… Я не намеревался агитировать или разжигать, но просвещать».
Штрейхер во время Нюрнбергского процесса
В Нюрнберге Штрейхера, назвавшего процесс «триумфом мирового еврейства», подвергли психиатрической экспертизе. Ничего, кроме патологического антисемитизма, выявлено не было — врачи признали его вменяемым.16 октября 1946 года он был казнен.
Судебные процессы над нацистскими преступниками подтвердили особую роль, которую пропаганда, обращаясь к самым низменным человеческим инстинктам, играла в возбуждении ненависти к «врагам арийской расы» и подстрекательствам к их тотальному уничтожению. Судебные преследования пропагандистов за «преступления против человечности» стали прецедентом, на который международные органы и суды опираются до сих пор.
Юлиус Штрейхер
Штрайхер, Юлиус, Штрейхер (Streicher), (1885-1946), нацистский политический деятель, ярый антисемит. Родился 12 февраля 1885 в деревне Флейнхаузен, Верхняя Бавария; девятый ребенок в семье учителя римско-католической начальной школы. О молодых годах его известно только то, что в 1909 он был учителем в пригороде Нюрнберга. До начала Первой мировой войны Штрайхер год прослужил добровольцем, но был изгнан из армии за крайнюю недисциплинированность, а в его послужном аттестате появилось запрещение когда-либо служить в германской армии. Но начавшаяся вскоре 1-я мировая война списала предыдущие грехи Штрайхера, тем более что он проявил себя храбрым солдатом, за что получил Железный крест II и I степени и звание лейтенанта. После войны он вновь стал учительствовать в Нюрнберге, но неожиданно для себя втянулся в политическую жизнь на стороне ультраправых националистических сил.
В 1919 Штрайхер создал политическую организацию, опиравшуюся исключительно на антисемитизм. В 1921 вступил в НСДАП. В 1923 Штрайхер основал собственный печатный орган "Дер Штюрмер", который вскоре приобрел репутацию наиболее ярого антисемитского издания в Германии. В 1925 Штрайхер был назначен гауляйтером Франконии со штаб- квартирой в Нюрнберге, при этом продолжал преподавать в школе. Его ученики обязаны были каждый день приветствовать своего преподавателя выкриком "Хайль Гитлер!". В 1928 его уволили из школы за пропаганду антисемитизма. В 1929 Штрайхера избрали в баварский ландтаг от нацистской партии.
В партии Штрайхер слыл специалистом "по возбуждению толпы". Из года в год в своих выступлениях и статьях он призывал к борьбе с евреями . Страницы его газеты пестрили заметками и карикатурами на евреев, историями о ритуальных убийствах, порнографией и письмами к редактору, обвинявшими евреев во всех грехах. Молодые люди сообщали имена девушек, танцевавших с евреями; зубные врачи жаловались на коллег-евреев, якобы ставивших пластины, которые моментально разрушаются; пациент психиатрической лечебницы утверждал, что стал жертвой еврейского заговора. Даже гибель дирижабля "Гинденбург" в мае 1937 газета приписывала еврейскому заговору. Гитлер с огромным наслаждением прочитывал каждый номер газеты от корки до корки.
В январе 1933 Штрайхер был избран в рейхстаг от нацистской партии от Тюрингии. В это же время он был назначен руководителем Центральной комиссии по противодействию еврейским проискам и бойкотам. В 1934 ему присвоили звание группенфюрера СС (генерал- лейтенант). Повсюду таская с собой хлыст, вышагивая по своему округу как недовольный хозяин, получая удовольствие от избиения людей в присутствии свидетелей, он быстро приобрел репутацию неуправляемого эксцентричного самодура. Однажды он посетил Нюрнбергскую тюрьму, где в компании приятелей жестоко избил молодого заключенного. Присваивая конфискованную еврейскую собственность, он быстро приобрел себе состояние. Штрайхер предоставлял своим друзьям возможность скупать по дешевке принадлежавшие евреям дома и компании. Его не раз обвиняли в изнасиловании и неоднократно возбуждали против него уголовное дело за клевету.
Его антисемитизм обрел патологические формы. Еще в 1925 Штрайхер заявлял:
"Тысячи лет евреи были народом-разрушителем. Пусть сегодняшний день станет
началом уничтожения евреев". 1 апреля 1933 он объявил национальным днем
бойкота евреев. В 1935 Штрайхер с энтузиазмом приветствовал принятие
Нюрнбергских законов о гражданстве и расе. В 1937 он говорил: "Еврей всегда
питается кровью других народов, ему всегда необходимы убийства и жертвы.
Победа наступит только тогда, когда весь мир будет свободен от евреев". 10
ноября 1938 он открыто выступил в поддержку общенационального погрома евреев. После начала 2-й мировой войны Штрайхер стал самым
ярым сторонником истребления евреев на оккупированных восточных территориях. 6
января 1944 он написал в своей газете: "Подъем национал-социализма
предоставляет нам возможность освободить континент от еврейских поработителей
и эксплуататоров навсегда". Жестокий, свирепый садист, он признавал только
силу как решение любых проблем. Штрайхер не уставал осыпать презрением не
только врагов, но и своих соратников по партии. Его присутствие в высших
эшелонах нацистской партии несомненно дискредитировало нацистское движение в
глазах общественного мнения.
К 1939 Гитлер, долгое время симпатизировавший ярому антисемитизму
Штрайхера, начал раздражаться поведением своего соратника и несколько раз
делал ему прохладные выговоры. Наконец на Штрайхера был официально наложен
Redeverbot (запрет на публичные выступления). В 1940 Геринг назначил комиссию
по расследованию личной и общественной жизни Штрайхера. В результате Штрайхер
был смещен со всех партийных постов, что, однако, не остановило его.
На Нюрнбергском процессе Штрай-херу было предъявлено обвинение "в публичном подстрекательстве к убийствам и истреблению евреев". Неугомонный Штрайхер назвал этот процесс "триумфом мирового еврейства". Его не признали виновным в причастности к агрессии, поскольку он не принимал участия в разработке планов вторжения, не являлся военным, политическим или дипломатическим советником Гитлера. Однако, он был признан виновным по 4 пунктам и приговорен к смертной казни. 16 октября 1946 его подвели к виселице в Нюрнбергской тюрьме. Поднявшись на эшафот, он резко выкрикнул: "Purimfest" (еврейский праздник, знаменовавший поражение Хама, притеснителя евреев, в библейские времена). Последними словами Штрайхера были: "Хайль Гитлер!".
Использован материал Энциклопедии Третьего рейха - www.fact400.ru/mif/reich/titul.htm
Штрейхер (Streicher) Юлиус (12.2.1885, Флейнхаузен, Аугсбург - 16.10.1946, Нюрнберг), партийный деятель, обергруппенфюрер СА (1934). В 1908 поступил на военную службу. В 1911 вступил в Демократическую партию. Участник 1-й мировой войны, лейтенант. За боевые отличия награжден Железным крестом 1-го и 2-го класса. В ноябре 1918 года вступил в подразделения Добровольческого корпуса. После демобилизации работал учителем в Нюрнберге. Основатель (апрель 1919) и руководитель «Социалистической партии Германии» (СПГ). Один из самых яростных антисемитов. В 1921 велись переговоры об объединении СПГ с НСДАП, что вызвало еще один кризис в партии. 8.10.1922 вступил в НСДАП. 16.4.1923 основал антисемитскую газету «Штюрмер» («Der Sturmer») и до конца ее существования (1945) являлся главным публицистом и автором основных статей. Эта газета, даже по меркам Третьего рейха, занимала воинствующие антисемитские позиции, в т.ч. очень много внимания уделялось сексуальным домогательствам евреев к арийским женщинам, сексуальным извращениям у евреев и т.д. Во время «Пивного путча» выступал с митингами в Мюнхене; закончив выступление Штрейхер присоединился к колонне нацистов. При столкновении с полицией, по ряду свидетельств, первый выстрел сделал именно Штрейхер. С 6.4.1924 член баварского ландтага. С 9.7.1924 1-й президент Великогерманского народного общества. После воссоздания НСДАП возглавляемые Штрейхером организации вошли в состав НСДАП, а он сам получил партбилет НСДАП № 18. «Нов тот день, когда он лежал со мной на мостовой Фельдхернхалле, я поклялся, что не брошу его, пока он не бросит меня», - сказал Гитлер . Со 2.4.1925 гаулейтер Нюрнберга-Фюрта (в 1929 его гау и гау Центральная Франкония были объединены в одно - Франкония во главе с Штрейхером). В 1928 уволен из школы за пропаганду антисемитизма. С 1929 член ландтага Баварии. В своих статьях выступал с резкими нападками на евреев, обвиняя их в развращении немецкого народа, во всевозможном вредительстве и т.д., его газета - «Штюрмер» - была переполнена карикатурами и материалами полупорнографического характера. С 12.1.1933 депутат Рейхстага от Франконии. В 1933 возглавил Центральную комиссию по противодействию еврейским проискам и бойкотам. В то же время постоянно ходили слухи об участии Штрейхера в изнасилованиях, но доказано ничего не было; против неоднократно возбуждались уголовные дела по обвинению в клевете. Штрейхер объявил 1.4.1933 Днем национального бойкота евреев. Один из главных инициаторов проведения всегерманского еврейского погрома -«Хрустальной ночи» 10.11.1938. После начала войны выступал с призывами к полному уничтожению еврейского населения на оккупированных территориях. 16.2.1940 снят со всех постов после вмешательства
